всех разумных и всей собственности принадлежала Дому, а две трети оставшихся образовывали почти что Дом — Администрацию. Мы стояли сами по себе, не пользовались ничьим покровительством и не были обязаны никому лояльностью. До Сдвига это положение было весьма выгодным, хотя и несколько рискованным. В последние сто лет дела обстояли сильно иначе и я не сталкивался с высокопоставленными лицами с обеих сторон. Но гость родился раньше, а потому лучше умел и понимать таких, как старик и говорить на их языке.
Разливая по чашечкам горячий травяной настой, я любовался обоими. Не разговор, а представление.
Вот Старик склоняет голову к плечу: откровенно выражает недоумение. Значит, просит объясниться. Чувства свои он прекрасно умеет скрывать, значит, это выказанное недоумение — само по себе реплика.
Вот гость чуть приподнимает подбородок — еще не извинение, но легкое смущение. Пауза: сомнение. В чем именно — это для меня уже было слишком сложно.
— Хорошо заварено, — похвалил старик поданный мной настой. — Чувствую себя как дома.
Гость сделал первый глоток.
Я догадался — уважаемый Сэндо сомневался, можно ли отвечать прямо и вслух, и получил подтверждение: можно.
— Я отслеживал вашу работу с самого начала, с поправками на ошибки. Вы могли исходно чуть снизить процент технологических потерь, если бы вместо четырехчасовых смен ввели полуторачасовые с соответствующим перерывом и ротацией по участкам, но вы рискнули — и оказались правы, разумным легче иметь дело не с дискретными операциями, а с целостными объектами, чинить робота, а не цепь — и технику безопасности они усвоили быстрее, и групповая идентичность с замечательной скоростью начала формироваться, в том числе и вокруг опасности, сложности рабочего процесса. Мои коллеги в самом начале ожидали не менее чем двадцатипроцентной смертности, связанной с потерей места в мире и способности жить, я был несколько более оптимистичен, но вы ликвидировали эту проблему как проблему в первые два года. Сколько у вас сейчас «замерзает» в первый сезон? Единицы на тысячи? На планете — больше.
— Призна-аться вам, — тянет старик, — все это приятно слышать, ведь мы подходили ко всем вопросам с технологической точки зрения. На Проекте еще не работали социологи. Не работали по профессии. — Шуточки… — Поэтому я так заинтересован в ваших выводах.
— Вы недооцениваете себя, — отзывается сушеный разумный тоном, который даже я могу расшифровать как «не вводите меня в заблуждение». — Повышенная информированность — обо всех процессах, обо всех сложностях, с первых дней. Вам не удалось полностью прибить культуру слухов, но вы хотя бы дали ей направление. Вы даже, простите, вашу войну вели в открытом эфире, во что на планете до сих пор не могут поверить.
Какую войну?
— Я имею в виду ваши столкновения с планетарной администрацией.
Старик посмотрел на меня. Я задрал голову и уставился в потолок. Гость, наверное, любовался нами обоими, потому что разразился сухим щелкающим смешком.
— Я просто это не пресек, — разъяснил ситуацию старик. — А инициативой мы, конечно, опосредованно, обязаны ошибочной квалификации дела этого молодого и условно разумного индивидуума.
Ну да. Нелепо было полагать, что они подобное не заметят, а если заметили и не прекратили, значит, это было в интересах руководства. А я — сугроб, бревно и условно разумный интриган, а вовсе не ловкий мятежник.
— Да, конечно же, конечно же. — Какой энтузиазм, какая радость… — Технические нужды, локальные инициативы, условно разумные юные особи на ключевых позициях, предсмертные записки, случайно оказавшиеся не в тех руках, может быть, ваши силы самообороны тоже… сорганизовались из воздуха? Ах да, простите, все время забываю, что здесь еще очень плохо с атмосферой. Из почвы?
— Синтезировались, — сквозь сжатые челюсти прогудел старик, и время шуток кончилось. — На станциях. Вы стремительно приближаетесь к знакомству с этим процессом.
Ого!.. Я втянул голову в плечи и постарался стать невидимым, неслышимым и вообще неживым. Я не помнил, чтоб господин руководитель Проекта при мне на кого-то так явно сердился и так прямо угрожал.
— Я поверю вам, если вы скажете, что не собирались создавать здесь собственный, отдельный Дом размером с планету. Я боюсь, что кроме меня, вам мало кто поверит. Я также боюсь, вернее рад вам сообщить, что в настоящий момент ваш Дом проходит процесс… кристаллизации.
Старик замер с чашечкой на ладони, долго сидел молча и беззвучно, потом сделал осторожный глоток и поставил хрупкий черный лепесток на столик.
Я понял, что самое время вмешаться.
— Этим предположением уважаемый Сэндо делился с некоторыми слушателями, чем и привлек мое внимание.
— Слушатели?..
— Нейтрализованы.
В нашем смысле: переведены, загружены работой, направлены в Службу спасения, повышены — незначительно, и так далее. Ничего резкого, все в рамках обычной рабочей беготни. Цикл разбит, слух не успел сформироваться, носители слишком заняты. В более спокойных условиях они бы заинтересовались — а что это нас так разбросало? В Проекте удивиться могла бы сработавшаяся производственная или управленческая бригада, а срок «жизни» группы обслуги — в среднем два-три месяца, их размывает и растаскивает естественным путем, кого быстрее, кого медленнее.
Надеюсь, что почтенный господин не сразу рассудил обо мне настолько хорошо, подумал я — и немедленно вспомнил идею с кораблем, собственное негодование и шипение. Похоже, я прошел какой-то важный отрезок пути. Вот только не вполне понятно, в верную ли сторону.
— Никогда не думал, — говорит тем временем уважаемый Сэндо, — что приведется увидеть такое количество диссидентов в одном месте и ощутить, зачем они нужны в обществе.
— И зачем же? — с искренним таким интересом спрашивает старик. И ничего хорошего эти интерес и искренность не предвещают, потому что тем же тоном, с тем же любопытством он допрашивает меня о причинах и побуждениях к очередной глупости.
— На случай катастрофы, — пожимает плечами социолог. — Вернее, быстрого восстановления общества в ситуации катастрофы.
— Диссиденты у нас внизу.
— А вы говорите — не Дом.
Тут мне пришлось обратиться к своим самым глубоким знаниям истории и истории языка, и извлечь оттуда объяснение. Слово «диссиденты» когда-то означало «те, кто ослабляет племя, уводя его часть на новые территории». Вот так-то.
Но увели же. Кто-то. Кого-то. Они выслали нас вперед — и отторгли. Мы увели от них живых, которых они — выбросили. Для нас все упирается в то, сколько выживет и какой ценой, для них — кто будет главным на новом месте. Кто диссидент? Словарь распадался на части вместе со старой планетарной системой.
Я все равно не хотел быть тем, кто уводит и ослабляет, и тем, кто ставит свои интересы выше общих, и тем, кто не подчиняется обществу… поэтому я
